История седьмая. Часть Первая

История седьмая. Часть Первая

О донецком характере без просьб «услышать Донбасс» или О чем мечтает рядовой солдат-охранник.

«Полуслов не люблю; мизерных двуличностей не жалую; клеветою и сплетней гнушаюсь. Маску надеваю лишь в маскарад, а не хожу с нею перед людьми каждодневно» (Федор Достоевский, «Записки из Мертвого дома»)

Я уже говорила, что расслабилась, когда узнала, что вся охрана – местная.

Небольшое отступление.

С самого начала конфликта у «тех» донецких (элита и приближенные) было недопонимание природы конфликта, и значительное.

Я настаивала, что у нас дома внутри конфликта еще и присутствует очень недооцененный факт «социальной революции». Мне отвечали примерно так: «О чем ты говоришь, ты же знаешь, что у нас средняя зарплата была высокой, мы уступали только Киеву».

Безусловно, мы понимаем все про «гибридную войну», и специалистов и аналитиков у нас хватает в этом вопросе.

Но в самом начале, да и сейчас, меня удивлял факт резкого отрицания нашими донецкими элитами даже возможности «социальной революции» дома.

Те смены охраны, что «беспокоились о нашей безопасности» — наиболее яркое подтверждение не просто факта «социальной революции», но и причин, по которым она случилась.

Да-да, не без вмешательства другой страны, не спорю. Но у нас дома была создана отличная почва для того, чтобы все сложилось именно так.

Большинство (но не все) экспертов, журналистов, государственных чиновников и уехавших донецких, четко дали определения оставшимся:

1) мирные – это поддерживающие сепаров коллаборационисты;

2) вооруженные люди и люди в системе власти (де факто она там есть) – это полуобразованные, «одичалые» или ничтожное быдло.

Оба определения настолько неверны, что мне всегда казалось: это защитная реакция, а не четкое определение этих групп.
Ну или самонадеянность уровня «тотальная глупость».

«Кто все эти люди?»
(автора не знаю)

Было несколько смен охраны. Поначалу они все были в балаклавах. Причины, по которым они скрывали лица, мне стали понятны позже.

Но быстро поняв, кто у них сидит, они перестали скрывать свои лица.

Не часто, но мы общались. В большинстве случаев поводами для короткого разговора были выводы в туалет (душ) или раздача пищи.

Отмечу интересный факт: заключенных и охрану кормили одним и тем же.

Еще один интересный факт. Я не ела 11 дней, пила только воду, объясняя это охране тем, что я вообще не ем мяса.

По началу они думали, что я притворяюсь. И просто откладывали мясо в строну, предлагая мне съесть хотя бы кашу.

Потом сказали, что если со мной что-то случится, то это никого не тронет, начальству все равно.

Позже, на 12-й день, именно охрана договорилась где-то, чтобы у меня была еда без мяса.

Именно простые солдаты отдавали мне свои салаты и все другие блюда, где не было мяса.

Отдавали смущаясь, чтобы скрыть свою доброту. Отдавали со скрытой радостью.

Когда я начала есть, то радость уже не скрывали.

Красивая Женщина постоянно задавала мне вопрос, как я могу с ними общаться и находить общий язык.

Не знаю. Мне было с ними легко. Разница между сотрудниками МГБ и ими (хотя, наверное, они тоже – сотрудники МГБ) была колоссальной.

Отсутствие лживости, прямолинейность, быстрота действий – все это мне знакомо, и все это мой, донецкий тип характера. Это мне близко.

Не смейтесь, я скучаю по такой прямолинейности без «павлиньих танцев» и экспертного словоблудия.

Один из людей, который принимал участие в моем освобождении, Владимир Рубан, сказал, что у меня «стокгольмский синдром».

Я не стала перечить, уважаю я этого человека. Но у него не донецкий менталитет.
У меня вообще нет синдромов этих, и я сейчас объясню, почему.

Реальный разговор -подтверждение.

Мечта солдата- охранника. Разговариваю, ожидая очередь в душ.

— Марин, а ты все это зачем делала? Ты же не на нашей стороне.

— Послушайте, ну о какой стороне Вы сейчас говорите? Я делала все это не одна, нас много, мы тут выросли и делали то, что умеем. Оружие в руки я бы не когда не смогла взять, понимаете?

— Да, понятно, но бл%дь, как ты не могла наладить отношения с нашими наверху?

— Но мы же не с ними работали, зачем мне с ними налаживать отношения, чтобы памперсы довезти? Ну Вы мне такие вопросы задаете, я Вас понять не могу.

— Нет, но вот скажи, бл%дь, у тебя что в голове, ты же ж не дура, такие посты занимала… А чего не уехала?

— Родители у меня тут, а Вы бы бросили своих?

— Нет, никогда. Слышь, а вот, сука, у тебя есть мечта?

— Есть, но можно я ее скажу, если вы не будете употреблять этих слов, мне правда неприятно. Мне кажется, что
Вы меня этими словами называете.

— А, ну это, забей, у меня выскакивает само. Так мечта у тебя есть?

Я озвучиваю охраннику свою мечту. Он молчит секунд 15, курит. Поднимает на меня взгляд и говорит:

— Марин, спроси меня, какая у меня мечта.

— «Восток», какая у Вас мечта?

— Я с другом хочу после войны открыть столярную мастерскую и делать все своими руками. Мне так нравится дерево, понимаешь, оно мягкое, теплое и послушное в работе. Не всякое, конечно…Еще бы я мебель делал…
Вот если бы война закончилась, и можно было бы кредит взять… ( все это говорится со словами,которые я просила не произносить)

— Все будет, все закончится, «Восток».

— А ты бы заказала у меня мебель?

— Ну, если бы Вы хорошо ее сделали да, почему нет? Я не люблю все в «золоте-брильянтах», а красивую деревянную мебель без излишеств очень даже.

— Марин, а ко мне можно на «ты».

— «Восток» на «ты» не буду, мы не в равных условиях, когда все закончится, и мы все будем на свободе и дома, только тогда.

— Можно будет на природу выехать семьями, шашлык сделать… А, ты ж мяса не ешь… Слушай, но можно скумбрию на решетке, знаешь, как вкусно?

— Можно, «Восток», знаю.

«Востоку» 29 лет. Он поверил тогда и верит сейчас, что борется за справедливость. Верит искренне. Он не знает словосочетание «социальная справедливость», но описывает суть этого лучше любого эксперта.
__
Марина Черенкова